Чему учит Домострой?

“Домострой”: самодержавие в миниатюре

О книге под названием «Домострой», наверное, слышали все, хотя мало кто ее читал. Еще меньше людей знают, что у этой книги есть автор – поп Сильвестр, который был также духовным наставником Ивана Грозного в первую половину его царствования. Говоря точнее, Сильвестру принадлежит только так называемая вторая редакция «Домостроя»: исправив уже существовавший сборник, он добавил к нему некоторые свои замечания и наставления – религиозные, нравственные и хозяйственные…

Из того, что он вскользь говорит о себе, вырисовывается образ домовитого и заботливого хозяина, строгого и взыскательного господина, пекущегося о благочестии и нравственности как своем собственном, так и всех своих домочадцев.

 

Впрочем, крупной личностью Сильвестра назвать нельзя. Умственно он ничем не выделялся из общего уровня. Однако именно эта покорность времени, полное слияние с нравами своей эпохи, некая усредненная «всеобщность» души позволила ему стать совершенным воплощением XVI столетия, и даже больше – всей старой Руси.

Но по той же причине «Домострой» навсегда останется памятником той далекой эпохи, больше непригодным для практического использования. Сегодня «Домострой» приобрел даже нарицательное значение – чего-то отсталого, изжившего себя. Почему? В этом произведении есть немало полезных бытовых советов, но в целом оно действительно производит тягостное впечатление.

Охотнее всего ссылаются на «Домострой» люди, которые его не читали. Причём в их отсылках выглядит эта книга невероятно авторитетно – если не Соборным посланием, но уж точно кладезем духовного опыта. Желание от подобных заявлений возникает одно – отправить собеседника…в библиотеку – посмотреть, что же там было на самом деле. Посмотрим?

Итак, на самом деле «Домострой» — это обширный свод, включающий в себя наставления относительно самых разнообразных сторон жизни древнерусского человека: от участия в церковных обрядах до мельчайших подробностей ведения домашнего хозяйства.

Первая, ранняя, редакция этого памятника, по-видимому, сложилась в Новгороде ещё в конце XV века. Несколько десятилетий спустя, уже в пятидесятые годы века шестнадцатого, возникает вторая редакция «Домостроя», авторство которой связывают с именем одного из сподвижников юного царя Ивана IV — священника кремлёвского Благовещенского собора Сильвестра.

То есть – хочется обратить на это внимание – «Домострой» — документ, хоть и имевший значительную популярность в Древней Руси (он дошёл до нашего времени в нескольких десятках списков, для древнерусских памятников это много), однако же, по сути, частный. К соборам он никакого отношения не имеет, а что до его странного жанра «собрания советов» — просто XVI век очень любил разнообразные компиляции.[1]

Домострой.

Идём дальше. Первое, что бросается в глаза при чтении «Домостроя», — его по большей части светский характер. И действительно, обращаясь в первых статьях к делам духовным, составитель нашего свода лишь очень немного (в вопросах почитания Богородицы и икон) выходит за рамки Символа веры.

Зато недостаток духовных поучений с лихвой восполняется в «Домострое» наставлениями, так сказать, гражданского характера. Автор вновь и вновь требует от своих читателей безусловного и глубочайшего почтения к любым представителям государственной власти и главному в Древней Руси её обладателю — монарху-самодержцу.

Любопытным оказывается то, что отношение к государю, похоже, заботит автора гораздо больше, нежели отношение к духовенству. Помещая, не без влияния святоотеческой литературы, в самом начале своего свода небольшую статью о том, «како святительский чин почитати…», где он весьма лаконично говорит о необходимости воздавать священству и монашеству «должную честь», составитель «Домостроя» поспешно переходит к следующему вопросу: «како царя и князя чтити», — освещение которого вызывает у него несравнимо большее воодушевление и выливается под его пером в довольно-таки обширный риторический этюд.

Здесь утверждается необходимость «покоряться» не только царю или князю, но и «всякому вельможе», служить монарху «яко самому Богу», причём рассуждения подобного рода сопровождаются весьма резкими выпадами в адрес непокорных подданных.

Помимо этого, в «Домострое» редакции Сильвестра существует также отдельная статья, в которой подробно расписывается порядок уплаты всяческих даней и пошлин, причём в идеале платить их предлагается даже не вовремя, а «ранее до сроку». Вот такие получаются «духовные советы», и вот такие жили в XVI веке подданные. Что же ещё, помимо «гражданско-правовых моментов», есть в нашем памятнике?

Домострой. Глава 1. Поучение от отца к сыну.

Уже через несколько минут знакомства с «Домостроем» голова неподготовленного читателя обычно начинает идти кругом от многочисленных упомянутых здесь предметов «избной порядни» — разнообразных «рубашек, скатертей, убрусов, ширинок, утиральников», «полотен, усчин, летников, кафтанов, сарафанов».

Перед нами, словно в закромах гоголевского Плюшкина, размещены «в клетях, в подклетях и в амбарах», «в коробьях, в бочках, по грядках и по спицам» разные хозяйственные принадлежности и другое имущество:

«платье ветчаное, и дорожное, и служне, и полости, и епанчи, и кепеняки, и шляпы, и рукавицы, и медведка, и ковры, и попоны, и войлоки, и седла, и саадаки, и луки и с стрелами, и сабли, и топорки, и рогатины, и пищали, и узды, и оброти, и морки, лысины, и похви, и остроги, и плети, и вожжи моржовые, и ременные, и шлеи, и хомуты, и дуги, и оглобли, и миндери, и мехи дымчатые, и сумы, и мехи холщовые, и припоны, и шатры, и пологи, и лен, и посконь, и веревки, и ужища, и мыло, и зола…», — и всякие съестные припасы: «хлебы и калачи, сыры, яйца, забела, и лук, и чеснок, и мясо всякое, свежее и солонина, и рыба свежая и просольная, и мед пресный, и ества вареная, мясная и рыбная, студень, и всяй запас естомой».

Настораживает лишь одно: при всей своей «бытовой настроенности», наш памятник чаще всего бесполезен именно там, где возникает необходимость непосредственного хозяйственного совета. При работе над второй редакцией «Домостроя» автором был планомерно исключён ряд статей, содержавших именно рецепты приготовления «муки-крупчатки», различных медов и квасов, заготовки и хранения овощей.

К. Е. Маковский. «Боярышня у окна»

Те каждодневные домашние мелочи, что обычно вызывают массу вопросов молодых хозяек и которые, собственно, и составляют основу современных книг по домоводству, автор «Домостроя», как правило, оставляет на хозяйское усмотрение, будучи совершенно уверенным, что устная живая традиция донесёт их лучше всяких писаний. То есть, до «Книги полезных советов» памятник тоже как-то упорно не дотягивает.

По-видимому, предназначение «Домостроя» состояло в другом — в том, чтобы, так сказать, «задокументировать» весь домашний обиход вплоть до самой мелкой соломинки и последней нитки. Причём в своих описаниях составитель памятника создаёт картину не реального, а скорее идеального, образцового дома, так что не стоит думать, что все в Древней Руси жили именно так – увы, домашний уклад, изображённый автором, можно определить скорее как принадлежащий кому-то из высших сословий.

Задача древнерусского писателя состояла скорее в другом – не отразить «как оно было на самом деле», но дать ряд рекомендаций, прописать идеальные сценарии взаимоотношений, так сказать типовые роли — хозяина, хозяйки, детей и слуг. Поэтому закономерно, что главными действующими лицами «Домостроя» являются хозяева дома, в разных долях разделяющие между собою всю власть и ответственность в семье — «государь» и «государыня».

Все же остальные участники занимают в этой иерархии заведомо более скромные, подчинённые, позиции, и в итоге дети оказываются в чём-то приравнены к челяди — для автора, например, нет особой разницы «послати куды служку или сына…».

Рябушкин Андрей Петрович (1861-1904) Московская улица XVII века в праздничный день

В итоге «государи» в «Домострое» оказываются обременены поистине несметным количеством забот, поскольку решение абсолютного большинства вопросов, в том числе и «немужских» в нашем современном понимании, здесь зависело исключительно от единоличной воли хозяина. Именно он закупал «на торгу» необходимые на год запасы, «поучал» жену и детей, поощрял и наказывал слуг, наблюдал за обустройством огорода, самолично варил пиво, проверял отчёты ключника, два раза в день — утром и вечером — обходил весь дом, а ночью «послушивал», не до конца полагаясь на усердие наёмных сторожей.

Более того, древнерусский «государь» должен был быть в своём доме не просто кормильцем, на чьё разумное, но достаточное жалование существовала вся челядь с семьями; в случае надобности, — терпеливой нянькой, берегущей у себя лучшее платье особо неразумных слуг[2], — он был также и кем-то вроде духовного отца, наставляя домочадцев и наёмников «страху Божию и всякой добродетели».

Дело доходит до очевидных, на наш взгляд, преувеличений, когда даже еду и питьё выставляют на стол, каждый раз непременно испрашивая особого распоряжения хозяина. Вмешивая почтенного главу семейства даже в столь незначительные хозяйственные тонкости, автор, очевидно, всего лишь пытался подчеркнуть, что в идеале всё в доме должно замыкаться на хозяине. То есть весь порядок, описанный в нашем памятнике, это, по сути, самодержавие в миниатюре, где распоряжается государь, а дело подданных – слушаться.

Что же делают в такой семье все остальные? Любопытно, что в описаниях той части домашних забот, которыми распоряжается «государыня», в «Домострое» очевидна некоторая отрывочность и непоследовательность. Здесь, как ни в каком другом моменте повествования, заметна неуверенность, некомпетентность повествователя-мужчины.

В конце концов, после попытки разрешить пресловутый «женский вопрос» с помощью знаменитого «Слова» Иоанна Златоуста о «плетении волос» и нескольких глав, посвящённых, главным образом, шитью и готовке, автор переходит к безличным наставлениям общего порядка, вновь оставляя мелкие подробности их исполнения на усмотрение домоуправительницы: «Всегда бы всякая порядня вымыто и чисто было бы…все было бы измыто, и выскребено, и вытерто, и сметено… Ино то у порядливой жены всегды дом чист и устроен, — все по чину и упрятано,…и причищено, и приметено: в устрой, как в рай войти».

Создаётся невольное впечатление, что в этом отрывке среди очевидных результатов многочасового труда не хватает главного — самой хозяйки. Таким образом, распорядок существования женщины в доме, традиционно на Руси скрываемый от посторонних глаз, даже автором столь авторитетного сочинения описывается как бы видимым со стороны, в тех пределах открытости, которые дозволялись общественным мнением его времени.

При этом единственная черта, которая оказывается до конца понятной и для повествователя, и для читателей, — жизнь “государыни” отнюдь нельзя назвать праздной. Даже в «официальных», так сказать, ситуациях, то есть, когда видит случайно зашедшие гости или муж, ей прилично сидеть «за рукоделием», а уж незаметная для посторонних глаз домашняя жизнь и вовсе превращается в сплошную беготню.

А как же иначе, ведь ей нужно решительно всё в доме «досмотрети» и «дозрети»: готовится ли обед — нужно, чтобы «всякую еству…жена бы сама знала и умела сделать»; начинают ли шить — необходимо всякий материал «отвесити, и отмерити, и сметити, и казати, сколько чего надобно, и сколько чего даст, и прикроити и примерити». «А рубашки красные самой дати при себе кроити».

Кроме того, согласно описаниям «Домостроя», именно жена, по большей части, распоряжалась всеми запасами в доме — у неё находились «в малом ларце» ключи, и она же «по вся дни у мужа спрашивалась и советовалась о всяком обиходе, и воспоминала (напоминала), что надобет». Всё бы хорошо, но как подобную «спорость» в делах древние «государыни» умудрялись сочетать с приличествующей им на людях степенностью и сдержанностью — «вежливостью и лаской» — знал, наверное, только поп Сильвестр.

И, наконец, самое главное, с точки зрения «ревнителей» и «любителей». Да, действительно, «Домострой», отчасти опираясь при этом на авторитет апостола Павла, предписывает детей и жену иногда бить. Правда, делать это, согласно древнему памятнику, следует весьма осмотрительно, «смотря по вине».

Борис Кустодиев. "Купец"

И, если уж дошло дело до применения физической силы, бить следует «вежливенько, бережно, разумно», «а по уху, ни по видению не бити, ни под сердце кулаком, ни пинком, ни посохом никаким железным или древяным не бить», а, закончив «поучение», «примолвити», то есть приласкать, дав тем самым понять провинившемуся, что наказание окончено, а другого зла на него никто не держит.

То есть разрешение, казалось бы, на физическую расправу, тут же сопровождается таким кругом ограничений, которые превращают её в простую педагогику. Более того, становится понятно, что применять подобные «меры воздействия» к своим «подчинённым» мог только древнерусский «государь», чьё лидирующее положение в иерархии дома совмещалось с его же исключительной ответственностью за своих домочадцев. Более того, поучение «Домостроя» о «разумных» наказаниях вообще, на наш взгляд, невозможно читать, не оглядываясь на то, как любима его составителем идея «разума».

Труд благовещенского священника вполне можно назвать своеобразным «памятником русского рационализма» (конечно же, в просторечном, бытовом значении этого слова) — понятия «рассудок», «разум» занимают, согласно ему, одно из главнейших мест в жизни человека. О необходимости просить у Бога «помощи и разума» упоминается уже в самой первой главе «Домостроя».

Образцовые, положительные персонажи получают здесь наименование «разумных», «рассудных» (или «благорассудных»), «смысленых» (или «промышленных», что также имеет некоторое отношение к «смыслу»), а одним из главных достоинств «добрых жён» становится «добрый разум» и «благоразумный помысл».

Земская школа в Московской Руси - Борис Кустодиев

Чада «добрых» родителей должны воспитываться, согласно авторским представлениям, «в учении всякому разуму», а отрицательные персонажи названы у него «безумными», «невеждами», «нечувственными» (т.е. не чувствующими меры, несознательными), «неискусными» и «неучеными». Даже человеческое здоровье и благополучие всецело зависят, по мнению автора, от способности христианина «рассудить» (т.е. осознать) свои грехи, чтобы потом искренне серьёзно покаяться.

При таком господстве разума над чувствами даже самые непосредственные человеческие проявления приобретают в «Домострое» несколько иной, непривычный для современного читателя оттенок.

«Дружбой» здесь называется не что иное, как деловое партнёрство, основы которого можно заложить, например, достойно отблагодарив продавца за приобретённый у него товар, причём разумный способ и размеры подобной «почестки» каждый раз определяются индивидуально «по человеку смотря и по купле».

«Грехом» в понимании «Домостроя» становится, прежде всего, нарушение разумной меры: это не просто «еда» (например, скоромного в пост или употребление некоторых продуктов, традиционно считавшихся на Руси «нечистыми», например, конины), но «еда без воздержания», не пьянство само по себе, но «пиянство безвременное, и рано, и поздно»; а наставлениям о необходимости разумной экономии, «жизни по смете» здесь предшествуют статьи о «неправедном» (в данном случае — чрезмерном) “стяжательстве”.

Маковский К. Из повседневной жизни русского боярина в конце XVII века. 1868

Таким образом, «Домострой» открывает для нас своеобразный, уже немного странный и непривычный круг представлений своей эпохи – времени строжайшего патриархата, когда обязанности женщины замыкались исключительно в пределах дома. Времени, когда жизнь была настолько сурова, что каждый шаг принято было оценивать, взвешивать и просчитывать заранее.

Приданое для дочери здесь начинали собирать с момента её рождения, а в случае смерти девочки это же имущество шло для раздачи «за упокой». Ветхая «поплаченая» одежда старательно сохранялась для раздачи «сироткам» (это не только разумно, но и богоугодно), а безрассудным поступком для приглашённого на пир считалось даже брать без разбору первый кусок с каждого предложенного блюда, ибо нетронутое после пира могли убрать на ледник и назавтра предложить бедным.

Похоже, что каждая новая волна жизненных невзгод вновь и вновь вызывает в людской памяти призрак «Домостроя», обеспечивая этому памятнику поистине бесконечную живучесть. Или времена всё-таки изменились?

---

[1] Среди таковых можно упомянуть сборник церковных постановлений «Стоглав», руководство в гражданском законодательстве — Судебник, впервые в русской истории собранный воедино годовой круг душеполезных чтений — Великие Минеи Четии митрополита Макария, обширнейший Летописец, появление которых также относится ко времени царствования Ивана Грозного.

Цитаты из «Домостроя» приведены по изданию Памятники литературы Древней Руси. Середина XVI века. М., 1985.

[2] Относительно праздничной одежды слуг, не отличающихся благонадёжным поведением, «Домострой прямо предписывал хозяину: «Дадут, коли время надеть да, опять снемше, подале у себя блюдет».

ИСТОЧНИК...

 

 Понравилась статья? Поделись с друзьями!

Мекленбургская генеалогическая традиция о Древней Руси...

 

В статье идет речь о результатах исследования северно-гер­манских генеалогий, в связи с проблемой начала Руси.

           

В последнее время значительно возрос интерес к истокам русской истории. Современная политическая актуальность воп­роса о начале российской государственности проявилась, напри­мер, в широком праздновании 1250-летия “первой русской столи­цы” Старой Ладоги в 2003 г., в котором принял участие Прези­дент РФ В.В. Путин.

           

Обычно проблему начала Руси связывают с дискуссией между норманистами и антинорманистами - сторонниками “германской” и “славянской” версий.  

Норманисты настаивают на том, что древ­ние руссы (летопись называет их варягами) были родом из Скан­динавии, указывая на сообщения ряда источников, различающих руссов и славян. 

Антинорманисты, опровергая наиболее уязвимые положения своих оппонентов (например, о датском или шведском происхождении Руси), провозглашали руссов, наоборот, славяна­ми, тут же подпадая под удар норманистской критики. 

На данном этапе изучения проблемы в науке возникла почти тупиковая ситу­ация, так как ученые стремились причислить Русь то к германцам, то к славянам (к языковым группам), рассматривая проблему эт­ногенеза только в связи с проблемой становления языка и ограни­чивая себя искусственными рамками “германцы-славяне”. При­том норманисты и антинорманисты, как правило, не учитывали аргументацию друг друга. По сей день дискуссия о начале Руси идет вокруг фактов и аргументов, давно введенных в научный обо­рот, что порождает обилие однообразных концепций, которые не позволяют продвинуться в научном исследовании.

           

В то же время среди гипотез, выдвигавшихся в процессе изу­чения проблемы начала Руси, предположение о происхождении варягов не из Скандинавии, а с южного побережья Балтийского моря, занимает особое место. В определенном смысле оно мог­ло бы быть принято и норманистами, и антинорманистами, при некоторой коррекции основных концепций, и обеспечить базу для дальнейшего позитивного исследования.

           

Ценнейшими источниками, практически не изученными ни в нашей стране, ни за рубежом, являются мекленбургские генеало­гии. Этот корпус в целом формирует генеалогическую традицию о начале Руси, происхождение которой связывали с землей Мек­ленбург в Северной Германии.

           

Генеалогия - это сложный источник, который непросто ис­пользовать в историческом исследовании. Зачастую даже пишут о его “ненаучности”, так как составители родословных не стави­ли перед собой специальных исследовательских целей и задач. Например, в 1708 г. вышло первое издание “Генеалогических таблиц” Иоганна Хюбнера, которое было настолько популяр­ным, что было несколько раз переиздано. Хюбнер, как и многие другие составители генеалогических сборников, вряд ли сам ис­следовал генеалогии, приводя без комментария две различные родословные Рюрика, по одной из которых тот был варяжским князем, основателем древнерусской княжеской династии, отцом Игоря, а по другой - потомком вандальских королей, правивших в Мекленбурге.

           

В то же время на основе генеалогического материала начали писать первые научные исследования. В 1716 г. Фридрих Томас издал труд, посвященный свадьбе мекленбургского герцога Кар­ла Леопольда и Екатерины, дочери царя Ивана V. Книга затраги­вала вопросы генеалогического родства двух династий. Вскоре вышла работа профессора и д-ра теологии Ганса Клювера об ис­тории мекленбургского герцогства в трех томах. Позднее в Лейпциге появляется фундаментальный труд Матиуса Иоанна фон Бэра под названием “Rerum Meclenburgicarum” на латыни, а вскоре увидел свет и немецкий перевод. На протяжении всего XVIII в. - времени укрепления русско-немецких политических и династических связей — было издано немало работ, в которых происхождение Руси связывалось с Мекленбургской областью.

           

К тому времени немецкая письменная и генеалогическая тра­диция о Древней Руси вполне сложилась. Наиболее ярко она бы­ла выражена в “Записках о Московии” Сигизмунда Герберштей­на, побывавшего в России в 1517 и 1526 гг. На Западе в Гербер­штейне видели “Колумба России”, он одним из первых рассказал европейскому читателю о русской державе, о ее быте и исто­рии. Герберштейн коснулся также вопроса о происхождении русского правящего дома и высшей знати, которые принадлежа­ли к династии Рюриковичей.

          

 “Если принять во внимание, - писал он, - что они (т.е. моско­виты. - В.М.) сами именуют Варяжским море Балтийское и то, которое отделяет от Швеции Пруссию и Ливонию, а затем и часть их собственных владений, то я лично полагал, что князья их были, по соседству, или шведы, или датчане, или пруссы. Далее, по-видимому, славнейший некогда город и область вандалов, Вагрия, была погранична с Любеком и Голштинским герцогст­вом, и то море, которое называется Балтийским, получило, по мнению некоторых, название от этой Вагрии, и при том само оно и тот залив, который отделяет Германию от Дании, равно как Пруссию, Ливонию и, наконец, приморскую часть Московского государства от Швеции, и доселе еще удерживает у русских свое название, именуясь Варецкое море, т.е. Варяжское море. Сверх того, вандалы в то же время были могущественны, употребляли, наконец, русский язык и имели русские обычаи и религию. На ос­новании этого мне представляется, что русские вызвали своих князей скорее от вагрийцев, или варягов, чем вручили власть иностранцам, разнящимся с ними верою, обычаями и языком”.

           

С. Герберштейн выразил мнение, бытовавшее в просвещен­ных кругах Европы того времени. Его разделял, к примеру, Ни­колай Маршалк - выдающийся представитель северогерманской науки, который был одним из тех, кто вывел мекленбургскую ис­торическую школу на качественно новый уровень, переиздал множество классических трудов, предложил ряд собственных ги­потез в области древней истории. Маршалк широко использовал мекленбургские генеалогии, восходившие к королям вандалов, и находил в них “русские” корни через древнее родство вандалов с руссами и герулами.

           

В 1521 г. Маршалк издал труд “Annalium Herulorum ас Vandalorum”, который представляется уникальным генеалогиче­ским источником. Несмотря на некоторые исторические пре­увеличения и возможные неточности, которые допускал Мар­шалк, в его книге была в полной мере отражена бытовавшая ге­неалогическая традиция.

           

Согласно Маршалку, Мекленбургский дом восходил своими корнями к III в. до н.э., к вандальскому королю Антуру (или Ан­тиру, как у других авторов). Для него было важно, что в XV-XVI вв. в некоторых местностях Мекленбурга еще сохраня­лись вандальские обычаи, которые иначе назывались вендски­ми. Впоследствии данные Маршалка подтверждал советник ме­кленбургского герцога Иоанна Альберта I (1555-1591) Андреас Мюлий, который много работал в старинных архивах и считался его последователем. А немногим позже - ректор Бернгард Jla- том. Традиция мекленбургских генеалогий сохранялась во всех последующих трудах по происхождению мекленбургской дина­стии, которую, наравне с династией Рюриковичей, возводили к древним королям вандалов. В ряде северно-немецких источников Русь действительно называли Вандалией, а ее правителей - “ко­ролями вандалов”.

           

Название “вандалы” было, видимо, общим для нескольких близкородственных племен - варягов (руссов), герулов, ободритов (ререгов), велетов и других, которых немцы позднее стали назы­вать “вендами”. В Мекленбурге и в Померании о варяжских и ван­дальских предках и исторических связях с Россией помнили вплоть до XIX в. По сей день в земле Мекленбург сохраняется множество следов пребывания донемецкого населения. Очевидно, что “не­мецкой” она стала лишь после того, как варяги и их потомки бы­ли вытеснены на восток или онемечены католическими орденами. Однако есть все основания полагать, что окончательно этниче­ская картина южнобалтийского региона изменилась только после Тридцатилетней войны 1618-1648 гг., в результате которой вся Европа понесла невосполнимые людские потери.

           

Одним из первых исторических королей вандалов был Раде­гаст, который погиб в 405 г. во время неудачного нападения на Рим. Его потомком был “король герулов и ругов” Одоакр, сумев­ший низложить последнего римского императора. Иероним Хен­ниг объединял генеалогии руссов (ругов) и герулов, возводя их к Одоакру. Братом Одоакра был Вислав, прямой родоначальник вандальских правителей в Мекленбурге. Его имя (иногда в ин­терпретации Витслав) встречается в мекленбургских генеалоги­ческих таблицах вплоть до 1325 г. Последний князь Вислав был известным в северной Германии миннезингером, с его смертью прервалась древняя правящая династия на острове Рюген, кото­рый отныне вошел в состав Померанского герцогства. По тради­ции мекленбургскую и российскую династии возводили к общим вандальским предкам.

           

Проректор гюстровской гимназии Фридрих Томас в букваль­ном смысле находил в генеалогиях Мекленбурга “русские” кор­ни. Он использовал рукопись, автором которой был нотариус ме­кленбургского придворного суда Иоганн Фридрих фон Хемниц. По этому документу Рюрик был сыном князя Годлиба, убитого в 808 г. данами. Труд Хемница интересен как наиболее полная родословная правителей Мекленбурга, начиная с первого леген­дарного короля вандалов Антира (Anthirius). Однако и Хемниц, в свою очередь, ссылался на манускрипт 1418 г., который ему уда­лось обнаружить в шверинском архиве.

           

Томас основывался, кроме того, на свидетельствах Адама Бременского, Гельмольда, Альберта Кранца и Бернгарда Лато­ма. Одновременно, полемизируя со шведским автором Петром Петреем, он намекал на то, что русские из Ливонии и Руси проис­ходят именно от древних руссов с южной Балтики, откуда были родом Рюрик и его братья.

           

Концепцию Томаса развивал Матиус фон Бэр, который счи­тал, что у “короля рутенов и ободритов” Витислава был сын Го­делайв, у которого, в свою очередь, были сыновья Рюрик, Сивар и Трувор. Позднее Рюрик основал Новгород и стал великим кня­зем Руси. М.И. фон Бэр опирался на германские и польские ис­точники и, со ссылкой на “Историю рутенов”, считал, что варя­гами называли руссов с южнобалтийского побережья, которых иначе именовали также вандалами.

           

Франкские хроники под 789 г. упоминают короля Витслава, который через шесть лет был убит саксами. Мекленбургские ге­неалогии также указывают 795 г., как год его гибели. Власть пе­решла к его сыну Траскону, который теперь занял престол в го­роде Рерик, существующем по сей день на южнобалтийском по­бережье близ Ростока и Висмара. Родным братом Траскона был князь Годлиб (Годелайб), также сын Витслава.

           

В 808 г. Рерик подвергся нападению данов, во время которо­го князь Годлиб был убит. В 30-е годы прошлого столетия там были проведены археологические раскопки, подтвердившие со­бытия начала IX в. Показательно, что недалеко от Рерика рас­положен городок Руссов, впервые упоминающийся в 1305 г.

           

В 809 г. датские шпионы убили самого короля Траскона, ко­торому наследовал третий сын Витслава Славомир. Он начал войну против франков, но был побежден в 818 г. Славомир, веро­ятно, оказался заложником, долго прожил при франкском дворе и даже перед смертью будто бы принял крещение.

           

После гибели Годлиба в 808 г., у его сыновей Рюрика, Сива­ра (именно так во всех немецких источниках!) и Трувора не оста­валось никаких прав на главный престол, и они отправляются на восток, в провинциальные варяжские города. Иоганн Хюбнер, который использовал различные источники, датировал это со­бытие 840 годом.

           

Мекленбургская традиция знает и Гостомысла, который по­гиб в 844 г. В одном сборнике документов по истории Меклен­бурга он назван правителем варягов. В.Н. Татищев писал о его родственных связях с правителями вандалов, приводя отрывок о князе Вандале из Иоакимовской летописи: “А здесь Иоаким вме­сто народа вандалов князя именовал, равно Гелмолд онагож Ви­нулем...”. В Новгороде сохранился обширный фольклорный ма­териал о мифическом царе Вандале и его потомках, свидетельст­вующий о прочных контактах населения северо-западной Руси с вандальским населением южнобалтийского побережья.

           

У Гостомысла был сын Табемысл, который правил на Балти­ке вплоть до 862 г. (летописная дата призвания варягов!) и воевал с франкским королем Людовиком Благочестивым. Но по одним родословным источникам он был убит, по другим - правил после 862 г. После него “рюриковская” ветвь династии пресеклась, и королевский титул переняли представители родственной линии, потомки Биллунга, к которому возводили свое происхождение позднейшие Мекленбургский и Брауншвейг-Люнебургский пра­вящие дома.

           

Главным вопросом дискуссии вокруг мекленбургской генеа­логической традиции стала проблема достоверности родослов­ных. 

Первый немецкий норманист Г.З. Байер считал, что “...Бер­нард Латом и Фридерик Хеминиций и последователи их, сие (имеется в виду точка зрения Герберштейна о вандальском про­исхождение Руси и варягов. - В.М.) первое от всех как за подлин­ное положили. И понеже они сыскали, что Рурик жил около 840 года по рождении Христовом... И понеже у Витислава короля два сына были, один Трасик, которого дети ведомы были, другой Годелайб, которого дети неизвестны, то оному Рурика, Трувора и Синава приписали”.

           

Антинорманист Ю.И. Венелин, в целом отвергая концепцию Байера, позднее соглашался с ним в том, что Б. Латом “писал ку­чу сказок” о вандалах. Мекленбургская родословная традиция не вписывалась ни в норманнскую теорию, ни в концепции анти­норманистов. Ни норманисты, ни их оппоненты не желали счи­таться именно с традицией, бытовавшей в Мекленбурге на протя­жении многих столетий, указывая, как правило, на неточности и противоречия отдельных генеалогий. Немецкие ученые, стояв­шие у истоков норманизма, с полным доверием относились к сви­детельствам древнерусских летописей, сложнейшего и противо­речивого источника, но с сомнением принимали свидетельства своих же, казалось бы, немецких генеалогий.

           

Ученые скептики, и прошлые и нынешние, высказывая сом­нения относительно достоверности мекленбургских генеалогий, одним махом отвергали многовековую традицию. Они ставили под вопрос достоверность мекленбургских генеалогий лишь по­тому, что их сведения противоречили общепринятым концепцииям и не вписывались в их рамки. Но никто из критиков не потру­дился привести конкретные доказательства не только в подтвер­ждение недостоверности общей традиции, иначе объяснив ее ис­токи, но и даже по отдельным родословным. С уверенностью можно сказать, что на таком основании научное источниковеде­ние не имеет права отвергать исторические документы.

Беловы	дворянская фамилия из Помера­нии	старая псковская фамилия, крупнейший род
Бредовы	дворянская фамилия из Помера­нии	старая псковская дворянская фамилия
Думовы	знатная померанская фамилия	русская дворянская фамилия
Грабовы	мекленбургская дворянская фа­милия	русская фамилия
Левашёвы	знатная мекленбургская фа­милия	дворянский и графский род, выходцы "из Немец" во Псков
Ловцовы	мекленбургская дворянская фа­милия	русская фамилия
Свечины	мекленбургская дворянская фа­милия	дворянская фамилия выходцев "из Немец"
Торновы	дворянская фамилия из Помера­нии	русская дворянская фамилия
Туровы	мекленбургская дворянская фа­милия	старая новгородская фами­лия, дворянский род "из Немец"
Шаповы	бюргерская фамилия из Мек­ленбурга	русская фамилия

           

С другой стороны, находятся весьма веские аргументы, свиде­тельствующие об определенной правомерности мекленбургской генеалогической традиции.

           

Северо-западная Русь, колыбель российского государства, была исторически связана с областями, расположенными на юж­нобалтийском побережье. Культурные и этнические контакты Новгорода и Пскова с Прибалтикой были обусловлены геогра­фически и существовали с древнейших времен. Несколько сотен русских дворянских фамилий имеют легенды о родоначальниках- основателях, “выезжих из Прус” или “из Немец”. Как правило, эти указания равнозначны и могут свидетельствовать о происхо­ждении из южнобалтийского региона. Скорее всего речь здесь идет о русских родах, вынужденных покидать родные земли вследствие постепенного немецкого наступления на Прибалтику. Массовое переселение с южного и юго-восточного берегов Бал­тийского моря в Новгород и Псков пришлось на ХIII в., когда крестоносцы полностью захватили Поморье и Пруссию. Выход­цы оттуда получали прозвище “из Немец”, указывавшее на высе­ление из земель, захваченных “немцами”, или “из Прус” по назва­нию области, которое сохранилось даже после немецкого завое­вания. Поток переселения шел из южной Прибалтики в Новго­род и Псков, и дальше в другие города.

           

Попытка представить, что генеалогическая приписка “из Не­мец” является более поздним вымыслом, вряд ли может считать­ся успешной. Например, составитель двухтомника “История ро­дов русского дворянства” П.Н. Петров указывал на то, что в ХIII в. не существовало самостоятельного государства Пруссия, следовательно, неясно, откуда в России могли появиться “прус­ские подданные или прусская народность”. По его мнению, впос­ледствии, во времена Ивана Грозного приписку “из Прус” якобы заменили на более соответствующую времени приписку “из Не­мец”, якобы указывавшую на немецких пленных, захваченных в ходе Ливонской войны. Но сам же автор пишет о том, что «таких выходцев-пленных можем мы насчитать меньше десятка, а родов “выезжих из Немец” - целые сотни».

           

Около 10% дворянских и бюргерских фамилий Мекленбурга находят прямые аналогии среди современных русских фамилий, в том числе таких же дворянских. Чтобы не утруждать перечисле­нием десятков, а то и сотен фамилий, можно ограничиться наибо­лее показательными примерами.

           

С одной стороны, мы видим определенное совпадение реаль­ных русских и мекленбургских фамилий, осмыслить которое можно только с учетом общей генеалогической традиции о свя­зях Руси с южнобалтийским Поморьем.

           

(Разумеется, изучение фамилий и их этимологии - отдельная серьезная проблема, которая заслуживает долгого и кропотливо­го лингвистического исследования.)

           

С другой стороны, огромное количество северорусских фа­милий, как дворянских, так и простых, связано с мекленбургской топонимикой: Бибовы, Бибиковы (мекл. Bibow), Вельчины (мекл. Welzin), Глазовы (мекл. Glasow), Дашковы (мекл. Daschow), Дёмины (мекл. Demmin), Зуровы (мекл. Zurow), Карло­вы (мекл. Carlow), Карповы (мекл. Karpow), Кладовы (мекл. Kladow), Кобровы (мекл. Kobrow), Красовы (мекл. Krassow), Кре- ховы (мекл. Kreckow), Лубковы (мекл. Lubkow), Луковы (мекл. Lukow), Мальцовы (мекл. Malzow), Масловы (мекл. Masslow), Мировы (мекл. Mirow), Перовы (мекл. Perow), Раковы (мекл. Rakow), Роговы (мекл. Roggow), Старковы (мекл. Starkow), Шуто­вы (мекл. Schutow) и другие (см. табл. на с. 14).

           

Происхождение из южнобалтийского региона не только соб­ственно Рюриковичей, потомков князя Рюрика, но и десятков других русских дворянских семейств позволяет косвенно под­твердить общую достоверность мекленбургской генеалогиче­ской традиции.

           

Наконец, комплексное изучение более широкого материала, касающегося древней истории Руси, также указывает на южно­балтийское побережье, как на варяжскую родину. Материалы различных дисциплин вполне подтверждают и правомерность ге­неалогической традиции из Мекленбурга.

           

Данные топонимики свидетельствуют о происхождении язы­ка населения северо-западной Руси из южнобалтийского регио­на. Близость новгородских и псковских говоров с языковым ми­ром южной Балтики проявляется и в лексических материалах. В частности, ряд авторов обращают внимание на то, что некото­рые особенности древних северорусских диалектов вообще не встречаются у других восточнославянских групп. Помимо этого в некоторых деталях севернорусского фольклора содержатся па­раллели с западнославянским фольклором.

           

В то же время есть данные, что славянский язык на южном побережье Балтики не был для варягов изначально родным. Во всяком случае, как уже отмечалось в науке, необходимо считать­ся с возможностью, что здесь присутствовал особый язык, отлич­ный и от славянского, и от балтских. Предположительно, речь может идти об особой группе языков, которую принято называть “вендо-вандальской группой”.

           

Новейшие археологические изыскания позволяют считать, что севернорусские города были основаны выходцами из балтий­ского региона в VIII-IX вв. Позднее эти колонизаторы проника­ли в глубь страны, и дошли вплоть до берегов Белого моря. Ле­тописец писал о том, что новгородцы происходили “от рода ва­ряжска”. Данные археологии красноречиво свидетельствуют о связях псковско-новгородского региона с южной Балтикой (древняя архитектура, украшения и т.д.). В археологических сло­ях северорусских городов обнаружена керамика с юга Балтики - торновского и фельдбергерского типов.

           

Антропологически древнее население северо-западной Руси оказывается идентичным населению южнобалтийского побере­жья, и здесь выделяется ареал общих антропологических типов. 

В.В. Седов убедительно показал, что ближайшие аналогии чере­пов древних новгородцев обнаруживаются лишь у раннесредневекового населения южной Балтики и, в частности, Мекленбург­ской области.

           

Разумеется, в рамках настоящего доклада не преследуется цель подробно рассмотреть весь комплекс источников, указыва­ющих на южную Балтику как на родину варягов, основателей древней Руси, однако в плане постановки научной проблемы ука­занных фактов вполне достаточно.

           

Подводя итоги, следует отметить, что исследование меклен­бургской генеалогической традиции позволяет преодолеть про­тиворечия, существующие в науке между различными точками зрения на происхождение древних руссов. Сегодня эта традиция, восходящая к глубокой древности, оправдана не только как се­верногерманское историческое наследие, но и с позиций совре­менного источниковедения.

           

Дальнейшее изучение вендо-вандальской группы на южном побережье Балтийского моря может дать богатый материал для существенного пересмотра устаревших научных положений. Та­кая постановка вопроса перспективна и возможна вне дискуссии между “норманистами” и “антинорманистами”, которая давно за­вела в тупик все попытки решения проблемы начала Руси.

 

Источник →

 

 Понравилась статья? Поделись с друзьями!